Журнал «Здоровье» 1991 год

КНИГИ ИЗ СТАРОГО ШКАФА

В ГОСТЯХ 400 ЛЕТ НАЗАД

Д. Олова

Книги имеют свою судьбу, — гласит латинская пословица. И, если это так, то у «Домостроя» судьба особая — капризная и прихотливая.

Читывали эту книгу, шевеля губами, знатные новгородские боярыни, читывали купцы, священники, грамотные ремесленники, жила она и в устных пересказах. Потом ее время прошло, как проходит все на свете, и могла бы она забыться совсем если бы не было в ней чего-то такого, что не давало кануть в безвестность.

Вспомнили ее, правда, нескоро, и не для благодарного и доверчивого чтения, а для жесткой критики. Не жаловали «Домострой» революционные демократы; ужасались ему женщины «эмансипе», те самые, над которыми посмеивался Тургенев; знать его не хотели умненькие бестужевки в белых воротничках...

А уж как доставалось ему после семнадцатого года! Прямо-таки судным днем становилось каждое Восьмое марта. Докладчики с трибун громили деспотизм «Домостроя», разрешавшего мужьям угнетать и даже бить своих жен и детей, а усталые женщины в зале слушали и вздыхали. А может быть и не слушали, а просто дисциплинированно сидели, думая о чем-то своем.

Но как бы они встрепенулись, прочти им докладчики такую, например, фразу из «Домостроя»: «Если подарит кому-то Бог жену хорошую, дороже это камня многоценного. Доброй женой блажен муж, и число дней его удвоится!»

И не у одной, наверно, защемило бы сердце, услышь она несколько слов из заключительной главы, где автор «Домостроя» (а точнее, его составитель) благовещенский поп Сильвестр, наставляя собственного сына, прерывает эпически спокойный тон и горячо открывает ему самое личное, интимное: «... не познал я иной жены, кроме матери твоей, как дал ей слово, так и исполнил».

Но не мог докладчик ничего этого процитировать, потому что он «Домостроя» никогда в руках не держал, а все, что говорил о нем, услышал от других, а те, другие, тоже где-то прочитали и услышали. Вот так — добрая слава лежит, а дурная — бежит...

И вот теперь мы сами, без посредников, заглянули в «Домострой» и поразились — сколько там, оказывается, доброго, мудрого, светлого, сколько истин, для которых хочется раскрыть сердце, сколько простых и сегодня еще полезных житейских советов!

Нам ведь все да мнилось, что раньше люди были невежественней нас. А они, оказывается, знали и умели многое такое, чего нам уже не понять и не суметь. И никогда не вернуть нам того ощущения вечности бытия, единства с природой, какое было у средневекового человека.

Он прислушивался к оттенкам вороньего карканья и петушиного пенья, следил за фазами луны, приглядывался к небу, к земле, к воде. Что мог объяснить — объяснял, чего не мог понять — окрашивал своей фантазией, образным восприятием мира, догадкой.

Во времена «Домостроя» очень в ходу были и разные гадальные книги — лунники, громники, рафли, и лечебники, зельники, травники.

Листаешь такой травник, и кажется, будто низкий, шелестящий голос шепчет: «А есть трава змеица, собою тонка, растет ничком по земле, цвет белый, мала, едва знать с землею. Хорошо с нею до чего коснется, просить у людей — все сделается в твою пользу. Если будешь просить у мужчины, то положи ту траву под правую пазуху, а если у женщины, то под левую».

...«А еще есть трава петров крест, цветом багряна, растет кусточками, все коренья сплелись крестом. Малым детям давать ту траву в молоке, никакая хворь не привяжется, а если женщина мается месячными, ту траву отварить и давать хлебать. Поедешь на праздник, с собой бери ее, убережет от врагов и случайной смерти...

А траву каждую рви с приговором: небо — отец, земля — мать, а ты, трава, позволь себя рвать! Сие говори три раза...»

Так и кажется, будто пахнет от этих страниц мятой, полынью, одолень-травой, по-современному — валерианой, будто клубится над ними болотный туман и зачаровывает, заманивает...

Но «Домострой» всяческого «чароаания», волхвования, гадания не признавал, предостерегал от лечения «бесовскими словами, наваждением и наговором», а обжорство и пьянство ставил в один ряд с такими пороками, как блуд, нечистота, сквернословие.

В главе Како врачеватися християнам от болезней и всяких скорбей» указан главный путь к душевному и физическому здоровью — праведная жизнь. Надо ходить в церковь, молиться дома, соблюдать посты.

Но этого мало — надо жить по совести! Не воздавай злом за зло, за клевету — клеветой, согрешающих — не осуждай, припомни собственные грехи.

Посещай страждущих в монастырях, в больницах, в темницах. Одаривая нуждающихся, приноси дары в монастырь, помни, что милостыня от богатств, нажитых обманом, неугодна Богу, как неугодна ему и молитва человека, не освободившегося от гнева, злости и зависти.

Такими постулатами предваряется книга, посвященная, в сущности, домашнему хозяйству. И может быть, в том и есть секрет ее живучести, что бытовым советам она придает моральную наполненность, соотносит обыденные дела и заботы человека с его верой, благочестием, совестью.

Взаимоотношения членов семьи, весь домашний уклад регламентируются настойчиво, пунктуально, во всех подробностях.

Тут и строгое предупреждение мужьям и женам, что они поступят «противно закону и природе», если забудут о воздержании по воскресеньям, средам, пятницам, в Великий пост; тут и замечание, что не годится мужу и жене завтракать врозь, разве уж если кто болен, и что вообще надо есть и пить в определенное время; тут и такая мелочь — коли несешь посуду к столу, не забудь вытереть донышко.

Мир вещей, окружающих человека, представлен так щедро, весь распорядок так растолкован, что кажется — видишь этот дом можешь войти в него. Войдем7 Не забыть бы только аккуратно вытереть ноги — для этого перед крыльцом постелена солома, а в сенях еще и влажный войлок.

Представляете себе, как здесь пахнет, если сегодня пекли хлеб? А какая чистота! Иконы так и сияют — их обметают легким крылышком, протирают мягкой губкой, следят, чтобы ни пылинки не село.

Да и все вокруг выскоблено, вычищено, В углу — поставец, дедушка нашего серванта, полный посуды медной, оловянной, деревянной. Может быть, у хозяев есть и серебряная, ее подадут, если сочтут нас достаточно почетными гостями.

На гостеприимство можно рассчитывать во всех случаях. Ведь сказано же: «Если случится приветить приезжих людей торговых ли, или иноземцев, иных гостей, званых ли, Богом ли данных, богатых или бедных, священников или монахов, то хозяину и хозяйке следует быть приветливыми и должную честь воздать по чину и достоинству каждого, ласковым словом каждого из них почтить, со всеми поговорить и добрым словом приветить да есть и пить или на стол выставить или подать из рук своих».

А выставлено будет, уверяю вас немало! Если попадем во время поста, появятся на столе и рыба всяческая - соленая, заливная, на пару сваренная, и уха разных видов, и пироги с репой, с кашей, с вареньем, и оладьи на ореховом масле, и кисели.

А в мясоед и вовсе изобилие — и утки, и тетерева, и рябчики, и почки заячьи на вертеле, и язык, и кундумцы — вареники с мясом и еще много такого, чему мы названия не знаем, а вкуса и подавно.

Будут и напитки — браги, меды, пиво, самими сваренное, ягодные морсы, которые, оказывается, были очень в чести. У запасливых хозяек «и брусничная вода, и малиновый морс и для себя и для гостя, и больному всегда есть».

Ешьте все без опаски, не думайте, как они, мол, там без холодильников все эти яства хранили, как готовили? «Домострой» на этот счет очень строг.

Подробно предписывается, как мыть посуду, как стряпухи должны к своей работе -изготовиться чистенько», как хранить все припасы, что вялить, что подсаливать, что на льду держать и следить, чтобы не портилось.

«Когда ни делай студень, всегда удовольствие» — замечает Сильвестр и не забывает добавить, что держать его надо на льду.

Тут и гостю наказ: «Не упиваться, не объедаться, пустых речей не вести». А мы то, увидев, что хозяйка сидит, ресницы опустив пытались ее развеселить именно «пустыми речами»! И себя скомпрометировали, и ее, сказывается, поставили в неловкое положение, потому что «Домострой» велит ей и в гостях и при гостях «не пересмешничать», беседовать только о хозяйстве, узнавать, где кто хорошо готовит, рукодельничает, и за науку учтиво благодарить.

А чему мы могли ее, умелицу, научить? Готовить суп из пакета? Ведь она, оказывается, знает, как хлебы печь, да разные калачи, да пироги, и все, что стоит на столе, если не сама приготовила, то научила этому искусству слуг.

А еще вышивает и шелком, и золотом, кроит и шьет порты да рубахи. Помните, войдя, застали ее за пяльцами? Это потому, что «Домострой» предписывает и знатной госпоже не сидеть без дела, «разве что занедужит или по просьбе мужа».

Вот так-то было в гостях 400 лет назад! Но пусть не введут нас в заблуждение ни застольное изобилие, ки красные шубки, ни соболя — это ведь не всегда, не везде, не у всех.

В том же «Домострое» есть и более общая картина; «То бездожье, а то дожди без конца, неудачные годы - и зима непригодная, и скотине падеж и зверю, и скудость всяким хлебам, а то вдруг утрата родителей и жены, и детей от тяжелых и быстрых смертей и всякие тяжкие недуги».

Шестнадцатый век, суровая жизнь.. Тем более удивления достоин тот прорыв к вежливости, деликатности, тонкости человеческих отношений, который мы ощущаем на многих страницах «Домостроя*.

Призывая помогать больным и несчастным, Сильвестр озабочен тем, чтобы помощь эта не была формальной. «Вглядись в беду и страдания, во все их нужды, напои, накорми, согрей, с любовью и чистой совестью приветь».

Вглядись в страдание — то есть не просто дай («отстегни» на нашем жаргоне), дай именно то и именно так, как нужно этому человеку, проникнись его бедами, подымись до сопереживания. Разве не стоит и нам, пробующим возродить понятие и практику милосердия, прислушаться к этому призыву?

Слово «совесть» очень часто звучит в «Домострое», в ее свете решаются житейские ситуации, в которых важно никого не обидеть, не оговорить ненароком не взять, не дай Бог, чего-нибудь чужого.

«Домострой» учит многим добродетелям, которые мы когда-то, на беду свою, нарекли мещанскими, например, бережливости. Хоть писано для людей состоятельных, настойчиво внушается: в хозяйстве ничего не должно пропадать зря.

Скажем, капустные кочерыжки, листья от свеклы и репки, счистки с мяса и рыбы, крошки со скатерти - собирать и этим, чего-нибудь добавив, кормить рабочих лошадей, корову, птиц, собак — «кому что сгодится».

Когда кроят одежду, обрезки не выбрасывать, а складывать в мешочки — пойдет на переделку и починку одежды.

Стирку устраивать в тот день, когда пекут хлеб — «дровам не убыточно».

Всякие бочки, бадьи, короба просматривать. если что подгнило — починить, дощечки от бочек и донцы лукошек припрятать: «все годится для мелкого дела».

Эти дощечки, кажется, умиляют больше всего. Вы представьте только - кругом дубравы, березняки, сосны до неба — а человек дорожит дощечкой! Мы же, повырубив Бог знает сколько лесов, приведя в запустение оставшиеся, губим последнее — оставляем древесину в воде, под дождем, под снегом, с дикарской беспечностью сжигаем во дворах целые штабеля деревянных ящиков.

Домостроевская бережливость совестлива, обращена не только к собственному имуществу. «Всякую ссуду брать и давать честно, хранить крепче, чем свое, и отдавать в срок».

При любой торговой сделке — продаешь ли, покупаешь ли — будь порядочным, сговорись полюбовно, деньги отдай из рук в руки. Тому, кто порядочен в торговых сделках, «от Бога греха нет, от людей — нареканий, а от купцов похвала во всех землях».

Пробившись через толщу четырех веков, домостроевская мысль снова будит сегодняшние тревоги и проблемы. Читаешь и думаешь: вот они, начала деловой этики! Не растеряли бы их, и нам была бы «похвала во всех землях», а не постыдный ярлык ненадежных партнеров...

Но как же все-таки с домашним деспотизмом мужа и отца, с плеткой в его руках? Очень хочется, чтобы в «Домострое» ничего этого не было. Однако есть.

Многократно говорится о том, что муж и жена должны обо всем советоваться, что должен муж жену наставлять. Но ежели жена советам не внемлет, если бесхозяйственна, ленива, надо ее «наказывать, вразумлять страхом наедине, а, наказав, простить, и попенять, и нежно наставить, и поучить, но при том ни мужу на жену, ни жене на мужа не обижаться».

Тут, правда, может быть одно слабое утешение: многозначность древнего русского языка — ведь наказывать когда-то означало не только карать, но и строго предписывать, давать наказ.

А вот о детях сказано уже вполне определенно: «Не жалей младенца, бия; не дай воли в юности, но пройдись по ребрам его, пока растет, и тогда, возмужав, не станет тебе досадой и болезнью души».

Жестоко. Неожиданно жестоко. Но будем ли безоговорочно винить «Домострой», если вся средневековая педагогика держалась на физических наказаниях? Если и в семнадцатом, и в восемнадцатом, и в просвещенном девятнадцатом веках наказания розгами были вполне узаконенными?

Впрочем, в «Домострое» есть регламентация — но это касательно слуг. «Ни за какую вину ни по уху, ни по лицу не бить, ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом не колоть, ничем железным и деревянным не бить.

Кто в сердцах так бьет или с кручины, многие беды от того случаются: слепота и глухота, и руку и ногу и палец вывихнет, головные боли и боль зубная, а у беременных женщин и дети в утробе повреждаются».

Что же, спасибо Сильвестру хоть на том, что от варварского битья хочет оградить слуг. И защиту им ищет: «Госпоже за слуг заступаться при разбирательстве тогда и слугам спокойнее».

И еще: «Если ты слуг держишь, а заботы о душах их не имеешь, а только поручаешь им дела — тебе самому за душу их отвечать перед божьим судом».

Глава дома несет моральную ответственность за всех своих чад и домочадцев, за жену, детей, слуг. В этом «Домострой» и видит оправдание строгости — ведь он их «страхом спасает».

Но сам Сильвестр, ссылаясь в наставлении сыну на пример собственной жизни, свою заслугу видит не в строгости, не в образованности, по тем временам немалой, не в трудолюбии даже, весьма им ценимом, а прежде всего в том, что «никто не вышел из дома нашего голоден или печален; как могли все нужное человеку ради Бога давали, а печального словом излечивали».

И завершает наставление торжественно: «Благословляю тебя, чадо мое, и прощаю в сем веке и в будущем, пусть будет на тебе милость божья, и на жене твоей, и на детях твоих и на всех ваших доброхотах отныне и до века».

Может быть, и до нас дойдет благословение Сильвестра — ведь мы становимся наконец доброхотами, то есть доброжелателями его труда. Во всяком случае, перестаем быть его гонителями.

По материалам журнала "Здоровье" 08.1991 г.